любопытные. Приехал Паша Тархун. Общение с Пашей не доставляло удовольствия даже торпедному отделу его бригады.
– А давай ментам под центральной управой вывалим, – заржал Паша. – В самосвал, блядь, загрузим и вывалим хуёв тачку. Гы-гы-гы…
– Паш, купи и вываливай, – откликнулся Алик.
– Вы как трезвые, так с вами и не пошутить. Пойдём накатим вниз, в барчик. Я угощаю.
– Вот как груз сбагрим, Паш, так и накатим.
Когда Паша собрался уходить, Алику стало его жаль.
– Паш, ты бы взял пару-тройку штук в подарок. Жизнь заиграет яркими красками.
Паша замялся:
– Это же западло. Потом скажете, что вы мне два хера в спину воткнули. Или три. Не по-пацански, не? А Илоне я что скажу?
– Мы же в тебя их не мечем, Паш, – говорю. – Коробка в соседнем кабинете. Просто возьми и иди.
– Ну вот что? Что я с ними делать буду? – заорал Паша.
– Не ори, не на стреле. Ну не знаю… У тебя же девушка есть.
– Но у меня и хер ещё имеется. И девушка с хутора. Она такое увидит, не откачаешь.
– Вот, Паша! Вот! Это девушку не откачаешь! А для должника это выглядит намного угрожающе, чем паяльник или утюг.
Павел завернул коробки в плотную бумагу и с довольным видом покинул офис. Алик тут же отреагировал:
– Прикинь, как это будет выглядеть. Пашина разъярённая рожа, в руках пластмассовый хуй для пыток и его вопли: «Зачем?! Зачем тебе деньги, которые ты у меня украл?!»
– Ну да… будут не от страха всё отдавать, а от смеха.
Позвонил Андрей, сказал, что немцы оказались тяжелее, чем думалось: все вопросы хоть с трудом, но улажены, и через день он прилетит в Ригу. Узнав о грузе, предложил начать на складе упаковку подарочных наборов: бутылка контрабандного спирта «Рояль», блок Lucky Strike и секс-игрушка в зависимости от пола.
Через пару недель стало грустно. Реализация в кооперативных была никакой, недетородные органы легли мёртвым грузом, а шансов продать их в Риге становилось всё меньше. Да и другие дела не давали заняться продажами сёрьезно. Вскоре в офисе появился Лёня Савенко, наглый и плохо воспитанный одессит. С порога Леонид спорно шутил, хвастался близким знакомством с пробившимися на эстраду шлюхами, хамил и в итоге предложил за груз пятнадцать тысяч. Мы обещали подумать, а на следующий день сторговались на восемнадцати. Савенко попросил организовать проход фуры через российскую границу, но мы сказали, что связей на столь сёрьезном уровне у нас нет.
Через три дня на пороге кабинета появился взбудораженный обстоятельствами и алкоголем Лёня.
– Пацаны, это пиздец! Выручайте, пацаны!
– Лёня, на тебя смотреть больно, – двинулся к бару Алик. – Ты похудел, ты бледен. Что тебе налить?
– Виски… Нет. Вчера была водка. Значит, водку. А вообще – похер! Пацаны, беда. Реально беда, пацаны. – Посмотрев в потолок, Лёня выпил. – Хлопнули фуру к хуям.
– Печально. Учитывая содержимое, фраза звучит горько, – говорю. – Чья смена хлопнула, Лёня? Латвийская или российская?
– Латыши хлопнули… Алик, налей ещё. Помогите, пацаны! Они говорят, что пиздец. Что груз идёт под конфискацию, а мне запрет на въезд. На пять лет минимум. Запрет – это самое страшное. Это всё… Ещё сказали, что будут копать под продавцов… Я поэтому к вам… Да! Ещё! Якобы у них есть информация, что груз из Польши. Типа водилу привязали к дереву, и всё… А тогда я могу сесть.
Алик снял трубку, набрал номер и минут десять говорил на латышском. Закончив, налил виски и, выпив, замолк.
– Что там? – с надеждой посмотрел на меня Лёня.
– Там сложно. Мы сейчас поедем на встречу, а ты подкатывай через часика два-три. Сюда же подкатывай. Постараемся решить.
Вечером пьяный и счастливый Леонид привёз тридцать пять тысяч долларов и на радостях сообщил нам, что москвичи забирают груз за пятьдесят.
Вскоре приехал Андрис. Без таможенной формы он выглядел как-то непривычно. Мне казалось, что он в ней и спит.
– Смешной этот кекс, Лёня. Они, короче, решили груз как овощи оформить и провезти. Два ряда последних в фуре картошкой заставили. Ну мы с Юркой фуру в отстойник, чтобы не светить и шороху было немного. Его пугнули. Начали бумаги уже составлять, груз на опись. И пугнули его. Езжай, мол, разруливай к продавцам. Иначе конфискация, запрет на въезд, персона нон-грата, штрафы…
– Грамотно. Ты бы его у нас видел. Со старыми дрожжами перегара, на измене весь. Я своей новенькой позвонил, потрещал с ней минут десять на латышском. Типа стараемся уладить вопросы. Вот и уладили. – Алик протянул под столом туго упакованные в белый полиэтилен десять тысяч долларов.
Виновница (новый вариант)
Подсел ко мне в кафе Юра Митюрев с картонным стаканом кофе и янтарными чётками в руке. Кивнув, долго смотрел, как я разрезаю шницель. Было заметно, что Юра нервничает и жаждет диалога. В таких случаях полагается задавать универсальные вопросы.
– Ну как? – спрашиваю.
– Местами ничего. Но в целом… В целом не очень. Я расстался с Людой. – Последнюю фразу Юра сказал быстро, на выдохе.
– Сочувствую. Люда, она славная, – плеснул я спирта на огонь.
– Да… получилось как-то глупо. Она и правда славная. Очень славная. И внешность, и ум, и хозяйственная ко всему. Готовит Люда здорово. Готовит она как богиня.
– Знаю. Паша рассказывал. Говорит, хинкали очень хорошие делала. Точь-в-точь такие же, как мама Паши, – сказал я в надежде, что Юра уйдёт.
– Давай не будем об этом. Люда Павла забыла давно. Это было её ошибкой. Павел в смысле был ошибкой. Паша ему рассказывал… Ты как будто специально.
– Хорошо. Про Пашу не будем. А ты винишь себя? Ну… в разрыве винишь себя, да?
Юра оживился и с мазохистским наслаждением начал увлечённо рассказывать:
– Наверное, всё же – да. Скорее да, чем нет. Даже больше да, чем нет. Мне так повезло с Людой. И вдруг крах надежд… Это как нить. Ты держишь её, следуешь за ней и думаешь, что ей не будет конца. Нет, конечно же, мы оба виноваты. Безусловно, оба. Но я всё же больше. Знаешь, что в таких случаях винить одного глупо.
– Конечно. Не только глупо, но и подло, – рубанул я лозунгом.
– Именно глупо и подло! Вот! И подло, и глупо! Так правильнее. Я много думал, анализировал… Практически во всём я и виноват. Эти мысли преследуют. Они высверливают мозг. Знаешь, как будто дрель внутри.
– Так ты залей дрель, – говорю, – поискрит и вырубится.
– Не могу… Да и Люда не любила алкоголь. То есть алкоголь во мне.
– Так жива
